in the porn when i was born sky is blue and see is green
я ни о чем не хочу этим сказать, я просто оставлю здесь текст и ссылку. довольно-таки приятно. впрочем, сегодня у меня день выходного одиночества. это чудесно, а потому сегодня будет много искусства, всего две сигареты (деньги кончились, зарплату задержали, дана приедет не скоро), поход на набережную (всенепременно, я или не я в конце концов!), норвежский лес (приедет или не приедет дана, я себе обещаю), немного героев и уборки. отличный день
«С некоторыми перерывами я читаю их уже почти 30 лет. Говорю это не для того, чтобы вызвать сочувствие, а просто произвожу мысленный подсчет принятых и отвергнутых мною текстов. Последних, конечно, больше, но и первых вполне хватило бы на добротное собрание сочинений, стоящее где-нибудь в углу районной библиотеки, куда никто давно не заглядывал, если только погреться или переждать дождь. Кстати, именно так однажды, еще в доинтернетовскую эру июньский дождь загнал меня в библиотеку им С. Перовской, где я прочел трифоновскую «Другую жизнь»: «Это было первое лето, когда не сняли дачу». Почему-то первая фраза сразу пронзила. Дождь то затихал, то принимался опять. В зале было темно, горела зеленая лампа на столе, я все читал и читал эту «Другую жизнь» и не мог оторваться. В принципе первых двух-трех абзацев вполне хватает, чтобы составить самое правильное впечатление. Гениальные пассажи вроде: «Он поет по утрам в клозете. Можете представить себе, какой жизнерадостный, здоровый человек», встречаются крайне редко. А ведь первая фраза — это как рукопожатие или взгляд глаза в глаза. Ты смотришь и уже знаешь, получится у вас разговор или нет, состоится встреча или можно шагать дальше, не оглядываясь. Я не самый великий физиономист, но в принципе и фотография писателя на задней сторонке обложки может рассказать мне больше, чем любой самый искусно составленный синопсис. Писателям особенно следует беречь свои лица или никогда их не показывать. Это правило хорошо усвоил Виктор Пелевин. На редких фотографиях у него один и тот же имидж, состоящий из черных очечков, короткой стрижки, футболки, куртки. Никогда не вспомнишь, где и когда видел это лицо. Но в этой нарочитой стертости есть свой программный расчет: читайте книжки, а не отвлекайтесь на PR-истории о бедном детстве, первой любви или борьбе с режимом. Текст важнее, чем биография. Ставка на литературу больше, чем жизнь.» день писателя. километры необязательной прозы. и, черт возьми, если б я так писал!
у.п.д.: обнаружил под стиральной машинкой пачку подмокших кисс. сушу их на батарее, счастлив безмерно.
и вот еще
«И все же, скажи любому из них: брось ты это занятие, иди на биржу или в риелторы, никогда не бросит, никуда не пойдет. И даже если будет принят высочайший указ о том, что теперь ничего за печатное слово не полагается (ну, не платят же нам за то, что мы дышим!), а Нобелевская премия по литературе уже больше не принесет своему обладателю выстраданный миллион у. е., а только одну тонированную медаль с профилем усатого господина, все равно ничего не изменится.
Все так же одинокие безумцы будут терзать свои лэптопы, все так же мучиться над первой и последней фразой, так же ждать прихода вдохновения и звонка из издательства. Потому что человек, лишенный книг, вне письменности, вне возможности самовыражения, чувствует себя обездоленным в своем главном достоинстве и пораженным в каких-то своих главных правах. Потому что писательский труд — это прежде всего овеществление личности, овеществление эмоций и памяти, принадлежащих одному и передающихся всем. И пока среди нас есть писатели, остается надежда, что все не напрасно, что кто-то сохранит наши мысли, наши чувства, наши лица, что кому-то они будут интересны и через сто, и через триста лет. Поэтому да хранит Бог всех пишущих. С праздником, мои дорогие!»
«С некоторыми перерывами я читаю их уже почти 30 лет. Говорю это не для того, чтобы вызвать сочувствие, а просто произвожу мысленный подсчет принятых и отвергнутых мною текстов. Последних, конечно, больше, но и первых вполне хватило бы на добротное собрание сочинений, стоящее где-нибудь в углу районной библиотеки, куда никто давно не заглядывал, если только погреться или переждать дождь. Кстати, именно так однажды, еще в доинтернетовскую эру июньский дождь загнал меня в библиотеку им С. Перовской, где я прочел трифоновскую «Другую жизнь»: «Это было первое лето, когда не сняли дачу». Почему-то первая фраза сразу пронзила. Дождь то затихал, то принимался опять. В зале было темно, горела зеленая лампа на столе, я все читал и читал эту «Другую жизнь» и не мог оторваться. В принципе первых двух-трех абзацев вполне хватает, чтобы составить самое правильное впечатление. Гениальные пассажи вроде: «Он поет по утрам в клозете. Можете представить себе, какой жизнерадостный, здоровый человек», встречаются крайне редко. А ведь первая фраза — это как рукопожатие или взгляд глаза в глаза. Ты смотришь и уже знаешь, получится у вас разговор или нет, состоится встреча или можно шагать дальше, не оглядываясь. Я не самый великий физиономист, но в принципе и фотография писателя на задней сторонке обложки может рассказать мне больше, чем любой самый искусно составленный синопсис. Писателям особенно следует беречь свои лица или никогда их не показывать. Это правило хорошо усвоил Виктор Пелевин. На редких фотографиях у него один и тот же имидж, состоящий из черных очечков, короткой стрижки, футболки, куртки. Никогда не вспомнишь, где и когда видел это лицо. Но в этой нарочитой стертости есть свой программный расчет: читайте книжки, а не отвлекайтесь на PR-истории о бедном детстве, первой любви или борьбе с режимом. Текст важнее, чем биография. Ставка на литературу больше, чем жизнь.» день писателя. километры необязательной прозы. и, черт возьми, если б я так писал!
у.п.д.: обнаружил под стиральной машинкой пачку подмокших кисс. сушу их на батарее, счастлив безмерно.
и вот еще
«И все же, скажи любому из них: брось ты это занятие, иди на биржу или в риелторы, никогда не бросит, никуда не пойдет. И даже если будет принят высочайший указ о том, что теперь ничего за печатное слово не полагается (ну, не платят же нам за то, что мы дышим!), а Нобелевская премия по литературе уже больше не принесет своему обладателю выстраданный миллион у. е., а только одну тонированную медаль с профилем усатого господина, все равно ничего не изменится.
Все так же одинокие безумцы будут терзать свои лэптопы, все так же мучиться над первой и последней фразой, так же ждать прихода вдохновения и звонка из издательства. Потому что человек, лишенный книг, вне письменности, вне возможности самовыражения, чувствует себя обездоленным в своем главном достоинстве и пораженным в каких-то своих главных правах. Потому что писательский труд — это прежде всего овеществление личности, овеществление эмоций и памяти, принадлежащих одному и передающихся всем. И пока среди нас есть писатели, остается надежда, что все не напрасно, что кто-то сохранит наши мысли, наши чувства, наши лица, что кому-то они будут интересны и через сто, и через триста лет. Поэтому да хранит Бог всех пишущих. С праздником, мои дорогие!»